Глава 1. -

Она была моей первой... Светловолосый ангел с глазами цвета изумрудов, прячущий сущность похотливой сучки за французской сдержанностью.
Она была открыткой в моей жизни с красивой обложкой, которая открывалась пару раз в неделю, когда часы показывали за полночь. Теплая мантия и Астрономическая башня, где она играла на флейте, сидя на самом краю и болтая ногами. Эти изящные руки и голубой шелк. Эти плечи и прерывистое дыхание.
Она была туманом, который незаметно испаряется на утро. Первый раз я ее увидела в Стокгольме у Скерриттов. Чуть заметные кивки как знак поддержки беседы, лиловое платье и бокал белого вина в тонких длинных пальцах. К ней неимоверно хотелось прикоснуться, до серебристых волос, по щеке, слегка прикусить мочку уха и прошептать какой-нибудь безрассудно-влюбленный бред, языком по шее, поцеловать ямочку над ключицей и спустить легким прикосновением невесомое платье, которое держится на одних только чуть заметных бретельках.
Она была свечой в помещении без окон, оставляя ожоги от капающего воска, догорая до конца. Зарытый талант воришки-убийцы и шпионки в одном флаконе, опираясь на одну лишь белоснежную сорочку и огромные хлопающие ресницы. Никаких вопросов, даже у Снейпа.
Она была неотъемлемой частью моего мирка, который жутко раздражал Малфоя и ее настырных подружек. Она всегда приходила с бутылкой дорогого красного вина, после одного бокала жаловалась на то, как трудно живется вейлам, после двух - о своих подружках в постели, после трех рассказывала о своей семье. Казалось, что ей просто надо выговориться, если бы не дьявольский огонек в глазах.
Она была маленькой птичкой в золотой клетке. Желание вдохнуть свободу полной грудью и осознание того, что все решено, что будет богатый престарелый муж, который осыплет ее градом алмазов и изумрудов. Таких же, как ее глаза.
Она была своенравной сукой. Эти французские ругательства и нежно-розовый кулон в форме сферы на шее, который она пальцами по привычке гоняла по тонкой цепочке.
Она была моей, пока часы не пробьют 5. Смятые простыни и расцарапанная спина. Она всегда брала то, что хотела, пытаясь выжечь на сердце своей жертвы "Собственность мисс Делакур".
Она была солнцем, которое выборочно освещало путь до ее спальни. Горы книг неизвестных авторов и всегда теплая кружка глинтвейна, которую она опускала в мои руки. Она не требовала ничего взамен, страшась, что ответная плата будет слишком велика.
Она была художницей, рисующей на холсте масляными красками продолжение нашего мифа о большом, чистом и бескорыстном. Она плакала тихо, без вздрагивающих плечей и хлюпанья носом, от чего зеленый цвет глаз казался более насыщенным на покрасневшем фоне белков. На вопросы о сестре она говорила, что сделает все, чтобы Габриэль не стала такой, как она.
Она была снегом, которому изо всех сих хотелось казаться белым и невинным, но талая вода показывала все недостатки. Она знала тысячи легенд, которые рассказывала шепотом, прижав меня в к своей груди и кутая в плед в коричнево-зеленую клетку.
Она была автором нашего романа, которому было позволено вырывать страницы и сжигать их в камине. Она любила ранним утром бегать босиком росе. Это юное солнце, чьи лучи путались в ее ресницах и волосах. Все было в новинку, как и оставленные следы от ее блеска для губ с ароматом ананаса. Моя…
Она была приговорена к жизни с человеком, который старше ее на 47 лет, но однажды она прошептала мне на ухо, что уже не боится и никому не позволит решать ее собственную судьбу. Она любила ранним вечером любоваться на Меркурий с Венерой, а я - снимать с нее нежно-бирюзовое кружевное белье.
Она была иарой, убивающей мой разум с каждым поцелуем. Она любила карликовые маринованные патиссоны и теплое молоко с медом, от которого у нее оставались "усы" у уголков губ. По вечерам, сидя в кресле, она заворачивалась в одну только шаль из белоснежного песца, брала в руки старую книгу с пожелтевшими страницами и читала вслух поэзию классиков французской литературы. Моя милая Флёёёр, если бы я хоть слово понимала....
Она была недосягаемой, где-то в другом мире, до которого никогда не добраться. Она любила ванильное пирожное, которое приходилось воровать у домовых эльфов из кухни. Облизывая пальцы, испачканные в ореховом креме, она заставляла меня спиной вдавиться в кресло, крепко сжав подлокотники.
Она была девочкой, с детства затянутой в корсет, измучаной разнообразными диетами и дорогими репетиторами. Она никогда не любила, желание аппликацией накладывалось на привязанность. Иллюзия безмятежной жизни, в то время, как в сердце взрывались тысячи фейверков.
Она осталась головоломкой, которую я до сих пор пытаюсь решить, по ночам переворачивая воспоминания, раскладывая мысли по полочкам, но один факт - и все рушится, как карточный домик.
 

Глава 2. -

Должна заметить, их выступление было плохо поставлено. Смазливые улыбающиеся рожицы, бабочки, которые за 5 секунд мало куда смогли улететь, голубой шелк и ручьи слюней, которые текли из уголков губ половины мужского населения Хога.
Следующим утром она стояла у портрета Печальной Альментины, переминаясь с ноги на ногу, и, поглядывая на часы, что-то бурчала себе под нос.
- Это в вашей академии учат так задницей вилять?
- Нет, это все гены, - она улыбнулась вместе с солнцем, которое билось сквозь цветные витражи.
- Я рада тебя видеть.
Она сделала шаг вперед и, нагнувшись к уху, прошептала, касаясь губами виска:
- И я, ma cher.

С самого начала она сделала большую ошибку - подарила право быть рядом. Ее не хватало как воздуха ближе к 10 часам утра, когда Бинс монотонно рассказывал о том, как китайские драконы брали штурмом Испанию, когда наглые воробьи стучались в окна, когда она со своими подружками проходила мимо, слегка задевая плечом.
Шаг, еще... и улыбаясь нежному ветру, ждешь подвоха, глядя ей в глаза. Наверно, лучше было промолчать про свою любовь в самом начале. Любовь? Разве любовь - превращение в сентиментальную припевочку, которая спит и видит, как бы побегать по полю и пособирать охапку васильков и одуванчиков на венок? Куда девается та обычная похоть, трахнуть и забыть, страсть? Согласитесь, что любовь - это не страсть. О любви пишут песни и книжки для домохозяек, с ней засыпают в сердце и просыпаются с жаворонками совершенно отдохнувшими. А страсть как натянутая шестая струна, которая вот-вот лопнет, оставляя либо теплые воспоминания, либо холодную расчетливую ненависть.
Иногда вечерами она сидела на полу посреди комнаты и, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, держа в руках бокал Сент-Эмильона семьдесят девятого, еле слышно пела баллады о мудрой Лофн и Торе-громовержце.

- Я не представляю, что я будет, если ты уедешь.
-Если хочешь, я могу тебе писать, но сразу говорю, я не люблю мучить бумагу чернилами.
Так просто, в порядке вещей, и даже давнишние законы, поставленные не нами, не имеют силы, все по-своему, как пожелает ее маленькое капризное сердечко.
Оставлять сушиться мандариновые корочки, раскладывая их на старой работе по Нумерологии, уже вошло в привычку. "Какая самоотдача", - скажите вы. Так обычно и бывает, когда вам пятнадцать и весь мир против тебя, и находится человек, который каждый вечер обжигает кожу своим горячим дыханием, который стонет в ваших объятьях и, засыпая на его плече, вы чувствуете по-настоящему нужным кому-то.

- Нарцисс? Почему нарцисс?
- А он как я
- Такой же желтый и с лепестками?
- Нет в тебе никакой романтики, Паркинсон
И пока она проводила пальцами по нежно-зеленой ножке цветка, я смотрела, как красногрудый снегирь склевывает крошки от крекера с другой стороны окна, утопая лапками в рыхлом снегу. Зима всегда приносит вместе с холодом апатию, когда в темноте хочется часами сидеть на письменном столе, курить сигареты одну за другой и смотреть на укутанные вдали деревья белым покрывалом. В такие минуты мисс Делакур работала палочкой-выручалочкой, она обнимала сзади и, уткнувшись подбородком в плечо, долго молчала.
- Смотри, Меркурий с Венерой.
- Я не люблю их. Попахивает гетом.
Она усмехалась и, убрав прядь за ухо, целовала шею.
- И это говорит человек, который спит с Малфоем. А что хорошего в твоем Юпитере?
- Иногда он отличный собеседник.
И хотелось утонуть в море нежности, пусть и наигранной, до рассвета, пока часы не пробьют пять, и она будет ходить на цыпочках по комнате и тихо одеваться, она как всегда поцелует в висок и, положив на соседнюю подушку нарцисс, бесшумно выйдет из комнаты. А на утро будет надменный взгляд и омлет с ветчиной на завтрак.
Только я никогда не понимала, как можно любить горький чай с мандариновыми корочками.

Глава 3. -

Неровное дыхание, бьющаяся жилка на шее и маленькие капельки пота на лбу. Когда в запыленное лже-окно бесцеремонно бьется луна, озаряя слабым светом, становится страшно. Он тяжел и накрывает нас, словно одеялом из тумана. Флёёёр часто спит с открытыми глазами, безжизненные, как под Империо, что видны одни белки, так же часто, как ей снятся монстры реального мира и высота. А мне, каждый раз, когда она кричала и билась, словно птица в клетке, хотелось похитить ее сны, спрятать в маленькую коробочку и выбросить в окно.

Она сидит на краю койки в больничном крыле, прижав к носу вышитый небесными незабудками белоснежный платок. Помфри гремит склянками в соседней комнатушке, а у моей фарфоровой куклы с изумрудными глазами правая часть лица в месиво. Медленно тянет руку и прикасается дрожащими окровавленными пальцами к моим волосам. Ноги свело судорогой, а с колен давно стерлась кожа о каменный пол.
- Да, ma cher, здорово мне досталось от уэлльского, но такова плата. - она переводит взгляд на лежащее на подушке драконье яйцо и замолкает, будто ожидая от него извинений, - Я уродина сейчас, правда?
- Дурочка ты, а не уродина. Моя глупенькая Флёёёр. Не плачь, солью будет больно... Флёёёр....
Она убирает платок, шмыгает носом и, улыбаясь уголками губ, кидается на шею, а у меня путаются фразы и окончания слов.
Всю ночь у ее кровати, наблюдая, как раны затягиваются на лице. И все-таки, она прекрасна в лунном свете.

Кожа под ногтями белеет, и я выдыхаю ее имя. Запах нарциссов отрезвляет, как шавке после игры с палочкой указывают на превосходство хозяина. Я ненавижу это чувство, а ты, видимо, чересчур занята тремя пальцами во мне и мочкой уха. Что-то шепчешь, но до сознания долетают лишь обрывки, а твоя Луна за эти 4 месяца видела такое, что если у нее есть хоть капля совести, она просто обязана покраснеть и замолчать навеки.
- Знаешь, какая у меня мечта? Уехать от этих, куда-нибудь подальше, - она стряхивает пепел от длинной ментоловой на пол, - все равно куда. Я буду выращивать помидоры на грядке, стоять в позе рака и разгномливать огород, пасти гусей, стирать мужу семейные трусы и воспитывать его... наших двоих маленьких ублюдков.
- До двоих ублюдков не дойдет, сбежишь через неделю.
- А спорим? - в зеленых глазах загорается огонек, и она жмет руку, больно стискивая пальцы. - Я тебе пришлю приглашение на свадьбу.
- Ты сначала найти того придурка.
- Придурков много. А я такая одна.

- Заходи, ma cher.
Она вытирает руки от краски ветошью и, прислонившись к стене, наклонив по-птичьи голову на бок, смотрит на холст, нервно кусая нижнюю губу. Подойдя к холсту, не касаясь пальцами по нарисованным изгибам, и птицы стаей взмывают с дерева в воздух, маленькая лягушка прыгает в речку, а ива ласкает своими длинными гибкими ветками водную гладь, оставляя круги взамен нежности.
- Не годится.
- Подари мне ее, закончи и подари.
- Только ради тебя, - она тяжело вздыхает и сползает по стене на пол.
Она всегда рисовала пальцами, обмакивая их в разноцветные баночки. Я упиваюсь твоей наигранной свободой, как ты упиваешься моим якобы спонтанным безрассудством. И, закрывая глаза, я слышу унылые звуки скрипки и твои картины. А они кричат, молят о пощаде, но ты все равно берешь канцелярский нож и крестом две диагональные полосы по свежей краске. Гениальность на грани безумства.
Ветер залатывает небо мышиными облаками и играет с твоими волосами. До нашей вечности два шага, до тебя два шага, моя милая Флёёёр. Она крутит кольцо на пальчике и мурлыкает ему что-то про туманный город Снов и бесконечность, а я живу в библиотечных книгах с пожелтевшими страницами, кое-где с загнутыми уголками и пятнами от клубничного джема, там, где стоит запах сырости, постоянная осень, и всегда улыбается одинокий фонарь.

- Вы далеко зашли. Поздравляю, - он залпом опустошает рюмку пурпурного огневиски и ставит ее к пяти стеклянным подружкам, - работа не грязная, всего лишь подлить пару капель в ее утренний чай перед состязанием, и у вас в кармане кругленькая сумма и мое доброе словцо Лорду о вас.
- Меня это не интересует, по крайней мере, глупо подкупать деньгами и рассчитывать, что если вы имели мою мать 5 лет, то я вам чем-то обязана.
Он скалится, и даже в полумраке кабака заметна желтизна прогнивших зубов. Мог бы предложить что-нибудь получше, чем сотня галеонов и сладкие слова Лорду, за которым я уж никак не собираюсь слепо следовать. Глупые болгары со своей грязной неуместной скупостью, хочется пойти и скорее отмыться от этих помоев, сброшенных на голову, и похоти во взгляде.
- Скажите, мисс Паркинсон, разве она вас любит, что вы ей так доверяете и отказываетесь?
- Она любима. Этого вполне достаточно.